Через год она станет раввином – мать троих детей, директор образовательных программ международного проекта «Кешер». Оля Вайнштейн рассказала Тане Работниковой о своем пути в Иерусалим, и о том, как нашу жизнь соединить со знаниями и традициями, которым тысячи лет.
В какой момент ты поняла, что ты хочешь и должна стать Раввином?
Думаю, я шла к этому лет с четырех. Это была классика самоидентификации, когда ты понимаешь, что твоя фамилия отличается от фамилий друзей, что твои бабушки и дедушки говорят на другом языке… Когда распался Союз, официально стали возрождаться еврейские общины, я впервые попала на одно из таких мероприятий. И моя семейная тайна вдруг стала явью. Я увидела много людей, но я их практически всех знала – это были или родственники, или друзья, или знакомые. В общем, в тот момент я поняла, что я себя здесь чувствую собой максимально. Потом были молодёжные лагеря, подготовка праздников и мероприятий, я все время вела за собой людей. Эта моя еврейская жизнь – она уже стала моей дорогой.
Она была у тебя в крови…
Когда я поступила в университет и с этой новостью шла домой, решила заглянуть к бабушке. Тогда еще жив был мой прадед, ее папа. Я вхожу в дом, а бабушка говорит: «Посмотри». Я вижу моего прадедушку, который держит на голове руку – кипы не было, талита не было, сидура не было – он стоит и молится. Молится по памяти о том, чтобы его еврейская внучка поступила в университет. В русский университет. Его еврейская внучка. Для меня это был тот самый трепет, наверное. Я знала, что дед прошел войну и видел все ее ужасы. Мне казалось, что после этого он не захочет вспоминать о вере. Но все остаётся с нами. Он помнил наизусть сидур, говорил на иврите и идише. У деда в голове был целый мир, который мне не постичь. Он жил в местечке, учился в хедере, знания его были основательными. У нас с дедом не было близких отношений, и мы не жили в одном доме, и он не очень хорошо говорил на русском. Когда я только начала изучать иврит, я спросила у него, правильно ли я написала слово. Я до сих пор помню, как он посмотрел на меня. Это была наша первая серьёзная взаимосвязь. Думаю, в тот момент для него я перестала быть российским ребенком, который близок к ассимиляции.
Оля, у тебя никогда не было мысли изменить имя? Уж очень оно не израильское.
Менять имя мне никогда не хотелось, в нем есть еврейская составляющая, и я понимаю его значение для себя. Меня назвали в честь прабабушек, обе они были Эстер-Голды. В России по созвучию их называли Ольгами. А вторым именем я пользуюсь реже.
То есть ты – Голда?
Не совсем так, но есть в моем имени что-то, привязанное к корням, к прабабушкам. Кстати, мне не нравится имя Ольга. Я уехала из России в двадцать лет, поэтому меня Ольгой почти никто не называл. Я Оля. На испанском это «шалом» или «привет». Да и на иврите звучит нормально, по-моему.
А это же частая история, когда люди, приезжая в Израиль, меняют имя?
Вообще да. Видимо, есть такой момент интеграции, когда хочешь принять культуру и ментальность Израиля. У меня все было немного иначе, я начала интегрироваться, еще лет в четырнадцать, когда впервые попала в еврейский молодежный лагерь. Там началась моя еврейская жизнь – шаббаты, праздники, неформальное еврейское образование.
Ты приехала в Израиль сразу после университета?
После трех курсов университета. Кафедра английского языка и литературы, второй язык – французский. В то время я уже была координатором «Сохнута», выбрала подходящую молодежную программу и сразу уехала. Базовый иврит у меня был, год я повышала его уровень. Через год поступила в Бар-Иланский университет на кафедру английского языка и литературы, где получила первую степень. Предметы по выбору, которые мне захотелось изучать, были связаны с историей еврейского народа и иудаизмом. Вскоре я поняла, что меня эта тема интересует гораздо больше, чем другие. Сейчас я учусь на вторую степень в «Институте изучения иудаизма имени Шехтера», где изучаю Талмуд, Галаху и историю еврейского народа. Параллельно, в этом же институте я училась пять лет на курсе подготовки консервативных раввинов. В ближайший год я стану реформистским раввином с консервативной подготовкой. В общей сложности я иду к этому почти девять лет. А вообще я учусь всю жизнь: с семи лет, как пошла в школу и до сих пор, до моих тридцати восьми, которые исполнились буквально на днях. Конечно, весь этот период долгий, но иным он быть не может. В иудаизме есть огромное количество тем, которые связаны друг с другом и в которые можно углубляться бесконечно.
Может быть, поэтому ты стала изучать иудаизм и заниматься неформальным образованием?
Даже начала преподавать. Однажды я встретилась с женщинами, для которых тема возрождения еврейского самосознания – часть жизни. Я поняла, что мне с ними по пути. Я говорю о проекте «Кешер». Это международная женская организация, которая в Израиле существует десять лет. Кстати, это и есть виртуальная община – люди общаются в основном в маленьких группах, а потом собираются вместе, обсуждают важное друг с другом и со мной. Для многих это возможность понять свой личный потенциал. В Израиле даже с каким-то серьезным духовным багажом, человеку нужна помощь, чтобы начать его использовать в новых условиях. Такое связующее звено, как «Кешер», помогает приблизить ощущение дома, через понимание, что ты не один, и ты не первый, кто проходит подобный путь. «Кешер» – это много идей, участие в мероприятиях на разных уровнях, в том числе в работе муниципалитетов и даже Кнессета. Наши женщины участвуют в комиссиях и законодательных лобби. Для израильтян это совершенно нормально. Люди же, которые знали другие парламентские структуры, куда простому смертному дорога заказана, они просто туда не идут. Мы хотим этот стереотип сломать. И проблемы мы там обсуждаем очень разные, в том числе проблему гендерного насилия, которая долгие годы на «русской улице» замалчивалась и была табуирована. В Кнессете мы говорим об этом открыто. Важно, чтобы каждый захотел выйти из своего личного гетто и увидеть рядом людей, которые каким-то образом отличаются от него. Будь это представители ЛГБТ сообщества, которые приходят поведать личные истории, совершенно прекрасные или очень сложные. Это и женщины из арабских деревень, которые всю жизнь живут в своей общине, воспитывают детей, а дома у них хранятся дипломы детей об окончании университета где-нибудь в Узбекистане, точно такие же, какие имеются у нас. Появляются точки соприкосновения. И это не площадка для политических решений, а обычное взаимодействие людей, живущих рядом.
Оля, каким должен быть раввин, в твоем понимании?
На мой взгляд, задача раввина – заронить искорку, дать информацию. Никого никуда вести не надо. Потому что у каждого свой путь, и он в итоге придет туда, куда он должен прийти. Задача раввина – быть рядом, когда у человека возникают вопросы. А, может быть, дать возможность человеку каким-то образом проявить себя. Это задачи не для религиозного авторитета, это общечеловеческие задачи, в первую очередь. Потому что, в принципе, любой человек может открыть Талмуд и прочитать, что там написано. Для этого я им не нужна. Я им нужна, как человек, который может помочь прочувствовать какие-то жизненные и духовные важные события. Люди иногда не открывают религиозных книг, потому что считают, что там написаны какие-то не очень доступные им вещи. Но когда ты ему рассказываешь жизненные истории, которые напрямую связаны с Торой и Талмудом, или рассказываешь о книге Берейшит, которая удивительна своей человечностью, то есть вероятность, что человек захочет прочесть что-то сам.
Может быть, раввин – это проводник? Хорошее вдруг слово вспомнилось.
Да. Проводник, но не туда, куда хочется раввину, а именно туда, куда нужно человеку. Для меня, например не является неуспехом, что кто-то из моих учеников, предпочтет мне раввина-мужчину. Это не неудача. Сам факт того, что человеку хочется поговорить с раввином – это огромное достижение для меня.
Ты общаешься с ортодоксальными раввинами?
Конечно. Совсем недавно у меня была такая встреча. Человек очень близок мне по духу. У нас разные взгляды на жизнь во многих аспектах. Но он о своей миссии говорит то же, что и я. Я даю людям информацию. Что человек с ней будет делать, это им решать. Если они предпочитают начать с чего-то, то я не буду им мешать или пытаться на них давить, чтобы не отвернуть человека вообще от религии. Иногда люди и посредством «Сохнута» приходят к религии, а бывает, что люди, придя к религии, от нее отворачиваются. У каждого есть свой механизм запуска. Сегодня и среди ортодоксов есть течение, в котором женщине разрешено восходить к Торе. И уже мужчины не хотят, чтобы их невеста на церемонии хупы молча стояла с покрытой головой и лицом. То есть, изменения последних лет огромные и в ортодоксальном течении.
Когда появились идеи, что динамика жизни не позволяет нам оставаться в Средних веках?
Еще в Эпоху Просвещения, в результате которой возникла и Эпоха еврейского Просвещения. Евреи в этот период начинают понимать, что они могут выйти из гетто. Быть евреями, но одновременно работать, учиться и становиться людьми с широкими взглядами – изучать искусство, культуру и географию… Стало понятно, что можно быть юристом или врачом, но продолжать соблюдать кашрут и зажигать шаббатние свечи. И для этого не обязательно ходить в лапсердаке и с длинной бородой. Когда ты гражданин какой-то страны, ты получаешь права и обязанности – служить своей родине, своей стране. Евреи стали считать себя французами или немцами еврейского вероисповедания. Начала меняться и внешняя эстетика. Синагога перестала быть темной комнатой, без окон и дверей, в которой нет ни одного рисунка. С одной стороны это был выход из гетто, с другой – и в само гетто было привнесено много изменений. В новой среде начинается иное развитие. Смысл в том, что когда ты понимаешь, что у тебя высокооплачиваемая работа, ты профессионал, ты можешь читать книги или бывать на званых вечерах – ты познаешь другой мир. Вместе с этим ты уже не можешь вернуться в гетто и быть таким, как раньше. Поэтому привносятся изменения в сам уклад. Конечно, не все были к этому готовы. Иврит перестал быть единственным языком для молитв, сидур стали переводить на другие языки. Были даже некоторые крайности, такие как – идея извлечь слово Сион из сидура. Мы же граждане, Франции, и зачем нам Сион? Появляется необходимость изменений в еврейской жизни для сохранения этой жизни. Таким образом, возникает первое реформистское движение в иудаизме.
В какой стране оно появилось?
В Германии в XIX веке. Затем, естественно, проявилась и реакция на эту реформу. Кто-то стал говорить, что это вообще не иудаизм, мы за этим не пойдём, мы будем ортодоксами, будем жить как наши деды и прадеды, ходить в кафтанах в свою синагогу и к своему шойхету. Ортодоксами относительно чего? Относительно реформы. И тут возникает третье движение – консервативное, которое говорит, что одни далеко ушли, а другие вообще никуда не пришли, а мы будем золотой серединой, мы будем соблюдать галаху, не будем нарушать заповедей. Но при этом, синагоги украсим витражами, и будем способствовать продвижению женщин в иудаизме. И это все происходит во времена феминистской и промышленной революций, после которых мир изменился в целом. Итак, возникли три течения: реформистское, ортодоксальное и консервативное…
Оля, давай поговорим о празднике, внутри которого мы сейчас находимся, о Рош-а-Шана. Ты помнишь, когда ты впервые отмечала еврейский Новый Год?
Помню, конечно. Это было в еврейской общине города Иваново, где я жила. Коллективно и все как обычно – яблоки, мёд. К нам приезжали посланники Хабада, они тогда ездили по просторам всего бывшего Союза в общины, в еврейские молодежные лагеря. И знания какие-то приходили по ходу этих встреч.
Наверное, для тебя это не просто формальный порядок праздничных ритуалов. Что самое важное лично для тебя в этот день?
Когда я приехала в Израиль в 2000-м году, я была одной из ста семидесяти ребят примерно одного возраста. Новый год мы праздновали 31 декабря. Рош-а-Шана для меня был только визитом в синагогу. И там я услышала мотивы, которые сразу заняли свое место в моей душе. Я до сих пор их все очень люблю. А то, что именно этот момент является невидимым рубежом между годами, я почувствовала позже – когда накануне праздников невольно начала думать, что же было сделано. Это подведение итогов: не важно каких – и хороших, и плохих. Важно признать ошибки, найти какой-то баланс и понять, что делать в следующем году. Ровно то же происходит у меня перед днем рождения. Вот недавно у меня был такой «маленький Йом Кипур» за день до дня рождения.
А как это проявляется, что ты чувствуешь в такое время?
Это невозможно описать. Что-то происходит, запускается какой-то механизм, в который ты не можешь вмешаться. Какие-то вопросы возникают в голове, на которые нет ответов. Они связаны с поступками или, наоборот, с вопросом – почему ты не сделал чего-то. Почему позволил или не позволил кому-то по отношению к себе какие-то действия. Я думаю, что не имеет смысла это обсуждать, потому что на эмоциональном уровне это такая маленькая личная революция, которую очень тяжело совершить и еще сложнее из нее выйти.
Как происходит празднование в реформистской общине?
Я думаю, что также как и во всех остальных. Отличие в том, что в реформистской общине, второй день считается праздником, но в синагоге, например, можно не собираться. Этот день был добавлен мудрецами из-за сомнений, связанных с состоянием луны. На случай ошибки в фазе, был добавлен еще один день, чтобы не пропустить праздник. Отличие реформистского движения от консервативного и ортодоксального в том, что все литургические компоненты осмысливаются буквально на уровне каждого слова. К примеру, благодарить за то, что Творец не создал тебя женщиной, если ты мужчина, в реформистском движении никто не станет. Скажут лишь спасибо за то, что сотворил меня тем, кто я есть. Есть какие-то моменты, о которых мы не можем сегодня говорить. На бар-мицве невозможно сказать: «Спасибо за то, что освободил меня от прегрешений этого», имея в виду ребенка. Мы благодарим за то, что мы пришли к такому возрасту вместе с этим замечательным ребенком. То есть, каждое слово взвешено относительно ситуации и говорится так, чтобы никого не обидеть. Например, когда мы завершаем молитву, в ортодоксальном сидуре звучит благодарность за то, что мы не такие, как те, кто поклоняется несуществующим богам. Понятно, что реформисты так не скажут.
Почему?
Потому что изначально была концепция избранного народа, которая предполагала, что остальные народы как-бы недоизбраны. А на сегодняшний день концепция избранности изменилась. Мы должны понимать, что у нас миссия и ответственность – мы меняем мир, сближаем людей, решаем конфликты, а не пытаемся возвыситься за счет других. За это я очень уважаю реформистское движение.
Огромное количество людей в Израиле не соблюдают Субботу и другие праздники, но они постятся в Йом Кипур. Почему так важен для них этот день?
Многие люди в этот день чувствуют возможность для духовной работы, которая проявляется у всех по-разному. Это возможность оглянуться на предыдущий год, попросить прощения у близких и каким-то образом увидеть свое направление жизни на будущий год. Может быть, в этот момент просыпается генетическая память и человек благодарит Творца за такую возможность, вспоминая времена, когда нельзя было пойти в синагогу, потому что ее просто не было. Кому-то этого достаточно, ему не обязательно обращаться к Творцу ежедневно, а достаточно вспомнить именно в этот день.
В первый год моей жизни в Иерусалиме, я помню огромное количество людей в белых одеждах, гуляющих по улицам. Многие специально для этого едут в Иерусалим. Почему?
Чтобы ярче почувствовать себя частью одного народа. Мы весь год что-то делали, каждый сам для себя, а сейчас мы все вместе, мы все перед судом, но каждый со своим багажом. Ты едешь на своем велосипеде по дороге, по которой обычно ездят машины. Мир остановился, теперь можешь ехать ты. Особенно это ощущается в Иерусалиме. Это еще возможность увидеть тех, с кем год общался только в фейсбуке, а теперь вот можешь поговорить – что тоже одна из заповедей. Франц Розенцвейг писал об этом – народ словно одевается в саван и затихает. Это символическое окончание жизни. Закончить, чтобы снова начать. А потом все возрождается, после поста мы ощущаем аромат яблока и меда намного ярче, словно впервые.
В Рош-а-Шана мы упоминаем чаще всего яблоки и мед. Какие символы кроме этих важны для тебя?
Я очень люблю в этом празднике всякие знаки. Например, морковь. Когда мы читаем благословение над ней, мы просим, чтобы изменилось к лучшему высшее решение суда. Финик – с ним мы просим, чтобы люди прекратили нас преследовать. Глядя на гранат, мы просим, чтобы мы могли как можно больше сделать на благо себя и нас. Голова рыбы нам важна, чтобы быть во главе, а не в хвосте. Есть седер Рош-а-Шана, где мы выполняем какой-то порядок действий. А после этого начнется наш общий новый год. И мы начинаем новый цикл прочтения Торы.
Оля, а сложно читать свитки Торы для всех, при всех?
Сложно. Нужна тренировка, необходимо знать мелодику, акценты и правильно их расставлять. Надо много репетировать и петь так, чтобы совпадали все слова и акценты, которые в каждой недельной главе расставлены по-разному.
Последний физический поворот свитка, он несет какие ощущения?
Чтобы, опять же, снова раскрыть. Только эта мысль в голове. Сейчас будет новый виток. И всякий раз, новая глава совпадает с какими-то событиями в мире или в стране. И это удивительно.
Скажи, а как твои замечательные детки видят Рош-а-Шана?
Для них-то уж точно единственный новый год – Рош-а-шана. Старшие в школе, младший в садике, они готовятся и ждут этого момента. Может быть, ради этого все и происходит. Весь мой долгий путь – ради того, чтобы дети отмечали Рош-а-Шана так же, как отмечали их предки на протяжении многих веков.
Бывали ли у тебя какие-то особенные события, связанные с Рош-а-Шана?
Моя алия в Израиль произошла в конце августа, перед самым Рош-а-Шана. В день вылета, я приезжаю в Москву, выхожу из поезда и вижу, как горит Останкинская башня. Для меня это был полный сюрреализм. Потому что Останкинская башня была символом чего-то нерушимого, так я тогда ощущала. И вдруг она горит. А в мыслях читается: «Горит земля». Это была точка для всего, что оставалось там. Прилетаю в Израиль, а здесь Рош-а-Шана – самое начало всего. Очень это было символично.
Таня Работникова
Тель-Авив
Фото кредит Ира Лутт