Во вторник мы потеряли двух солдат-одиночек. Один из них служил срочную и совершил самоубийство. Второй демобилизовался, вернулся в США и скончался от передозировки.
Убежать от прошлого
Я ветеран ЦАХАЛа, «солдат-одиночка», и я собираюсь рассказать вам о том, что никогда не покажут в новостях, о чем никогда не сообщит армейская страница в фейсбуке, о чем не будет забавных фотографий в инстаграме. Я расскажу вам о ПТСР ( посттравматическое стрессовое расстройство), о депрессии, об одиночестве, о чувстве собственной никчемности и многом другом, с чем живут «солдаты-одиночки» каждый день, и что в итоге толкает многих из нас на край.
Нас десятки тысяч, три-четыре тысячи призываются ежегодно. Многие после демобилизации остаются в Израиле, многие возвращаются в страны исхода. Мы приехали сюда с самых разных концов Земли, с самыми разными целями и разным прошлым, и общий у нас поначалу только призыв. Но по мере прохождения службы мы сталкиваемся с теми же трудностями, с теми же переживаниями и с тем же отсутствием помощи и поддержки.
Многие из нас приезжают, оставив дома всю привычную жизнь: кто-то из стремления к новому, кто-то ради бегства от старого.
Один рос сиротой, другой жил в закрытой религиозной среде, третий родился в нищей семье, кто-то пережил насилие дома или в школе, кто-то просто не смог найти себя в той, доармейской жизни. И многие из нас верят, что начинают с чистого листа. Но от прошлого трудно убежать, и даже если его замели под ковер, оно не исчезает, оно все еще там.
Мне не хотелось жить
Без языка, без культурных кодов, без поддержки семьи или друзей, а в худшем случае, под постоянным давлением неприятия семьей и друзьями решения о военной службе в другой стране, многие из нас не прыгают, а падают в армейскую жизнь.
Не скажу с точки зрения статистики, но по личным ощущениям нет никого, кто так или иначе смог бы избежать иммиграционной депрессии. Некоторые переживают ее в первый год, других накрывает через пять лет. Моя пришла на втором году службы и развернулась в полную силу на третьем.
Когда я почувствовал первые признаки, когда случилась первая паническая атака, я уже знал, что это. И поэтому я отказался брать в руки оружие и сказал, что готов пойти под трибунал за неисполнение приказов, но я не прикоснусь больше к винтовке, потому что не готов отвечать за собственные действия. Не готов их даже прогнозировать. Мне не хотелось жить, и было очень страшно, что может захотеться не жить.
Суицид на границе с Газой
Полтора месяца, только вдумайтесь в это число: шесть недель, сорок два дня я ждал встречи с армейским психологом, из которых, с перерывами, больше тридцати я провел на границе с сектором Газы, запертый на маленькой базе на исходе зимы.
И что я услышал от специалиста? Что он может освободить меня от службы с пожизненной пометкой о психологических проблемах, и что его действительно беспокоит только, хочу ли я совершить самоубийство. И если нет — это уже не к нему.
Что я услышал от командира роты? Что раз психолог считает, что я не склонен к суициду, то он не позволит мне смотреть в потолок целыми днями, а заставит выходить на миссии.
Снова жить
Я добился встречи с командиром батальона, который личным приказом перевел меня на не боевую службу с недельными отпусками каждую вторую неделю. Так, возвращаясь домой дважды в месяц, и не выходя по семь дней из комнаты, расставшись с девушкой и питаясь только мороженым, я смог выкарабкаться и вернуться в более-менее приемлемое состояние. Снова захотел жить. И это я, без особых проблем дома, взрослый, самостоятельный и уверенный в себе человек.
Я рассыпался на куски за неполных две недели и восстанавливался несколько месяцев. И это я, не участвовавший ни в одной крупной операции, ни разу не выстреливший в человека хотя и был максимально близко к этому, но это уже другой разговор.
Моим самым травмирующим опытом на службе можно считать ленивую попытку толпы арабов нас линчевать, и где мы практически не теряли контроля над ситуацией.
Об этом не пишут в газетах
А что испытывает участник боевых действий? А если он при этом еще и с тяжелым прошлым? И после окончания службы он так и не смог найти себя? Об этом не напишут в газетах, об этом не расскажет пресс-секретарь армии, этой стороной медали не получится гордиться.
Многие из нас после армии топят себя в алкоголе, пускаются во все тяжкие, тратя последние деньги на наркотики, не находя себя в Израиле и стыдясь вернуться ни с чем домой, чтобы снова быть никем в родной стране. Многие из нас думают о самоубийстве. Некоторые решаются на это.
Армия не способна и не стремится решить проблему системно, потому что реальная задача армейского психолога не помочь солдату, а обеспечить его работоспособность. В этом он ничем не отличается от батальонного оружейника.
Трудности в армии – неизбежное зло?
Армия отдала вопрос решения личных проблем солдат на откуп их непосредственным командирам, а командиры —это люди. Более того, это дети. Моему взводному было на тот момент двадцать один год.
Да, Лиран — хороший человек, он искренне стремился и стремится помочь своим солдатам, но таких офицеров мало, бесконечно мало в армии, которая сопротивляется появлению думающих и чувствующих командиров. Она стремится вырастить военных, забывая о том, что любой военный — прежде всего человек.
Многие воспринимают трудности службы как само собой разумеющееся, неизбежное зло. Почему-то они уверены, что иначе просто не получится, и отсюда начинаются проблемы. Если никто не пытается исправить ситуацию, она исправлена и не будет.
Вытащить «одиночку» из тьмы
У меня есть друг, который проводит для американских ветеранов ЦАХАЛа регулярные встречи, где они просто разговаривают друг с другом, вытаскивают друг друга из тьмы. Кажется, нам тоже пора открыть свое общество ветеранов — одиночек, для тех из нас, кто выбрал остаться в Израиле — и для тех, кто еще не закончил службу, но уже ощутил все то, через что мы прошли в свое время.
PS: Если ты солдат или ветеран и чувствуешь, что тебе нужно братское плечо. Что нужен кто-то, кто прошел через это, кто понимает тебя, то всегда можно написать мне в Телеграм , и мы поговорим, встретимся, сможем найти какое-то решение твоих проблем или просто выпьем вместе кофе.
Алестер Моран
В Армии обороны Израиля статус «солдат-одиночка» («хаяль бодед») получает военнослужащий, у которого во время прохождения службы нет в стране ближайших родственников. Почти всегда это новые репатрианты, живущие в стране без родителей. На сегодняшний день в рядах ЦАХАЛа около 6 тыс. «солдат-одиночек».