Скоро год как в Гешере играют «Анну Каренину» в постановке Римаса Туминаса. Человеческая драма на сцене и война в нашей жизни замкнули круг. В центре этого круга МЫ. Мы – среди войн, рвущих на части мир. Мы – после только что смолкнувших бомбежек. Мы – в темном зале наблюдаем роковое падение под поезд в режиме замедленной съёмки. Но в театре нет смерти, есть финал человеческой жизни. Самая знаменитая литературная смерть предстаёт на сцене в виде немой пантомимы. «Анна Каренина» в Гешере произвела на меня ошеломляющее впечатление.
Я не помню, чтобы в театре стояла такая глубокая, долгая тишина. Все в театре условно, в том числе эта сцена, но боль и ужас испытанный нами очевидны. И это дар от Римаса Туминаса. Он нашел свое последнее пристанище в Гешере и оставил нам эту боль в наследство. На наших глазах происходит чудо – мастера уже нет на свете, но его произведение живет, развивается, принимает новые формы.
Любовь, отчаяние, свобода
Римас Туминас, с его уникальной способностью придавать произведениям новую глубину, создал на сцене Гешера мир, где грань между пропастью и вершиной, между толстовским нравственным радикализмом и внешними обстоятельствами полупрозрачна и неуловима. Его постановка не адаптирует Толстого, а выпускает его на израильскую сцену в чистом виде. Он четко следует «тезисам» Толстого, но при этом ставит акцент на универсальных чувствах любви и ненависти, отчаяния и надежды. Этот баланс между универсальным и тем, что мы сегодня переживаем, позволяет вести напряженный диалог с залом. Да, с надрывом. Да, очень эффектно, иногда слишком эмоционально. Но ведь мы в Израиле к этому привыкли. Мы здесь так живем – на высокой ноте. И Римас Туминас это все про нас сразу понял. Он поставил перед израильскими актерами очень сложную театральную задачу – соединить внутреннее движение души с взрывной волной зашкаливающих эмоций. Получилось не сразу. Израильтянам понадобился год, чтобы начать жить в этом мире русских скрытых переживаний, чтобы внедрить в еврейскую ДНК, звучит крамольно, христианское понимание единства души и тела.
Вот звучит литургия , вот монашек-странник тенью следует за Анной. Появляясь в ключевые моменты спектакля, этот то ли дух, то ли женщина, то ли мужчина, символизирует неизбежность трагического конца. Это смерть и её приход требует смирения перед высшей волей. Так Туминас усиливает глубину перспективы, провоцируя на размышления о судьбе, вине и прощении.
Ураган Анна
Анна Каренина в Гешере, в исполнении Эфрат Бен-Цур – ураган, разрушающий все на своем пути. Женщина в состоянии аффекта. В этой роли почти нет полутонов – все надрыв. Каждое движение, каждое слово героини ведут к неизбежной трагедии. Вронский, её любовь и её погибель, кажется, так и не понял её глубины. Туминас не пытается оправдать героиню. Он скорее безжалостен к ней как и автор романа.
Анна — не жертва. Она человек. Сложный, противоречивый, сильный и слабый одновременно. Толстой видел в ней женщину, разрываемую страстями и стремлением к свободе, с которой она не справилась. Туминас бережно перенёс это на сцену. Он не искал оправданий, не идеализировал героиню. Получился очень спорный образ, в особенности для нас, выросших на непреложных истинах толстовского мировоззрения.
Свобода, любовь и жертва
Трио женских образов (Анна-Кити-Долли) безусловно очень важно для Туминаса. Две противоположности Анны – Кити (Рони Эйнав) и Долли (Карин Серуя) — дополняют картину понимания Толстым женской природы. Кити — свет. Она принимает жизнь такой, какая она есть. Долли — материнство, которое держит мир на своих плечах, несмотря на усталость и разочарования. Обе готовы идти на компромисс. В отличие от Анны ими руководит инстинкт самосохранения. Их судьбы не спорят с жизненными обстоятельствами, что усиливает контраст и подчёркивает внутреннюю трагедию Анны. Три женских образа — Анна, Кити и Долли — словно вечные символы: свободы, любви и жертвенности.
Между долгом и болью
Каренин, сыгранный Исраэлем Сашей Демидовым – человек, разрываемый долгом и болью. Его образ одновременно притягивает и отталкивает. Его трагедия проста и понятна. Ему сочувствуешь, но не сопереживаешь. Вронский (Ави Азулай), напротив, оказался слишком обаятельным, поверхностным и прямолинейным.
И вот сцена скачек, решённая в форме пантомимы, — одна из самых выразительных в спектакле. Актер с седлом в руках вращается вокруг своей оси. Ни единого слова, только бешеный ритм. Этот эпизод стал не просто символом разрушения — он предвещает трагедию, которая разыгрывается на сцене.
Уже несется этот поезд. И скоро воцарится тишина, которую трудно забыть. Близка гибель и освобождение от мира, который Анна не могла принять, и от себя, с которой не могла примириться. Мы не видим и не слышим поезда, но его гул ощущается в каждом движении. Зал застыл в напряжении.
После спектакля приходит то самое ощущение, ради которого мы и ходим в театр. Катарсис и долгое «послевкусие» – желание размышлять о высоких материях и чувствах. Это опыт, который трудно выразить словами. Это не просто история, рассказанная на сцене. Туминас ушёл, но его Анна продолжает звучать. Без сомнения, «Анна Каренина» в Гешере останется в «золотом фонде» израильской культуры.
О спектаклях театра «Гешер» читайте по ссылкам ниже:
«Чайка» в театре Гешер : декаданс в четырех действиях и сценах секса